— Вы давно охотитесь?
— Да, свой первый я трофей добыл в десять или одиннадцать лет.
— Начинали с отцом?
— Да. Отец служил пограничником в Туркмении. Благодатный край с точки зрения охоты, шикарные места!
— Что для Вас охота?
— В разные этапы моей жизни охота ассоциировались у меня с разными вещами. В детстве, юности это возможность пообщаться с отцом, его друзьями. Наша семья, как и многие семьи военнослужащих, нечасто собиралась вместе (два года я вообще жил у бабушки, пришлось пожить и в интернате), поэтому возможность провести время с отцом на охоте давала двойной положительный заряд.
Когда я служил сам, у меня не было возможности заниматься охотой. Это был вырванный из моей охотничьей практики период времени. Хорошо, что потом такая возможность появилась. Сегодня для меня охота — отдушина, возможность психологически оторваться от загруженности по работе и получить удовольствие от общения с природой и друзьями.
— А если Вам не удается добыть зверя?
— Никогда не гоняюсь за рекордными трофеями. Нет такой зависимости. Но неудачные охоты, когда не было никаких шансов добыть зверя, хорошо помню. Например, в Магадане, когда искал охотского барана — я за ним три года ездил!
Читайте материал "Росохотрыболовсоюз: итоги работы и главные задачи"
Или в Иране. Трое суток мы ходили по горам, и только на четвертые, возвращаясь в лагерь, увидели барана. Условия для стрельбы были очень тяжелые. Дистанция свыше 400 метров, колоссальная скорость бокового ветра. Я выстрелил и промазал. Но все равно получил массу положительных эмоций. Посмотрел страну, пообщался с людьми, погулял по горам, а через три года вернулся в Иран и добыл этого барана.
Когда ты допускаешь какую-то ошибку или делаешь неточный выстрел, невольно начинаешь анализировать, почему так произошло. Раньше же стрелял хорошо, попадал. Почему сейчас промах? И в конце концов понимаешь, что надо было просто напросто побольше тренироваться.
Угрызений совести по поводу того, что охота была неудачная, я не испытываю. Объект охоты, конечно, желанен, но не это главное.
Фото из архива Эдуарда Бендерского.
— Я видел Вашу трофейную комнату. Трудно предположить, что у Вас было много неудачных охот. Навыки, которые Вы получили на охоте, на службе помогали?
— Мне кажется, нет. Да и навыки были не такие уж сильные. Конец 80-х годов. У пограничников были особые возможности для охоты с нарезным оружием — что тут скрывать! Отец охотился с СВД, приводилось стрелять и из автомата. К нормальной охоте, это, конечно, никакого отношения не имеет.
Когда я был с отцом, то чаще всего стрелял из ружья. Главным образом это была охота по перу — на фазанов, уток или голубей. После нее я полдня сидел и чистил птицу, потом полдня снаряжал патроны. На следующее утро, перед работой отца, мы опять выезжали в предгорья, успевали поохотиться и вернуться домой. После этого он уезжал на службу.
Думаю, сейчас мне в горах очень помогают те навыки, которые я приобрел за годы службы. Горы — это ведь терпение и труд, что в армии называется «маршевой втянутостью». Главные проблемы охотников в горах кроются не в физиологии, а в психологии. Если умеешь переламывать в себе страх перед тяжелой работой, то никаких проблем не будет.
Смотришь на гору и, какой бы большой, высокой или крутой она тебе ни казалась, идешь вверх. Останавливаешься, отдыхаешь, двигаешься дальше и рано или поздно поднимаешься на эту гору. Если же много раздумываешь, как дойдешь, как спустишься, устанешь — не устанешь, замерзнешь — не замерзнешь, то всегда будешь находить отговорки, чтобы не идти.
Читайте материал "Чьи интересы отстаивает росохотрыболовсоюз?"
Конечно, на все это накладывается опыт, подготовка, физиологическое состояние охотника, его тренированность, умение правильно подобрать снаряжение, чтобы оно было оптимальным по весу и решало основные проблемы. Можно и в горах создать себе уют, который позволит полноценно отдохнуть и восстановить силы. Если же ты не в состоянии правильно обустроить быт, рано или поздно горы тебя сломают.
— Это относится к Вашим самостоятельным охотам?
— Не будем себя и никого обманывать. Сегодня говорить об относительно самостоятельных охотах не приходится. Я бы просто разделил охоты на более дикие, такие как в Сибири, Таджикистане, Киргизстане, Пакистане, Непале, и на щадящие, как в Иране, когда в любом случае возвращаешься в базовый лагерь.
Там, где охоты предполагают многодневные переходы, отдельные лагеря, я всё стараюсь тащить сам. У меня всегда с собой моя палатка и спальник. Мне так проще и… понятнее.
— Сегодня, надо сказать, нет проблем с подбором качественного снаряжения.
— Конечно. Моя двухслойная палатка весит около 500 граммов. Очень теплый спальник. Как-то при –25° мне пришлось ночевать в спальнике, рассчитанном на –18°. Вернулся и сразу купил на –40°.
Колымский снежный баран — один из шести подвидов снежных баранов, обитающих в России. Фото из архива Эдуарда Бендерского.
— Я часто встречал среди африканских профессиональных охотников бывших военнослужащих. Когда военные действия на юге Африки закончились, эти ребята в большом количестве пошли в охоту. Одного я спросил: «Почему охота? Нечем больше заняться?» Его ответ мне понравился: «Когда я в буше, это меня держит на взводе, как будто я опять молодой и в деле». А у Вас нет такого чувства на охоте?
— Согласен. Когда много лет имеешь дело с оружием, оно становится частью твоей жизни, ты срастаешься с ним. Наверное, в охоте есть какие-то психологические отсылы к прошлому, к годам, когда служил.
У меня есть хороший друг в Зимбабве, Патрик Маврос, который после службы в родезийском спецназе «Салюса» стал ювелиром. Сейчас он делает замечательные изделия на африканскую тему из серебра и слоновой кости. Мы с ним сразу нашли общий язык. Он замечательный человек. Показывал свои старые фотографии.
— Горные охоты любимые?
— Однозначно. Это на уровне приобретенного инстинкта. Я же охотился с отцом в основном в горах. У меня и сейчас перед глазами сотенные стада уриалов, джейранов, горы Копетдага, высо́ты до 3,5 тысячи метров.
Кстати, там я впервые увидел мархуров, переднеазиатских леопардов. Но в моей жизни присутствуют все виды охот. Очень люблю весеннюю охоту, которую мы так долго ждем всю зиму. Для меня ее главная ценность заключена во встречах с друзьями.
Читайте материал "Музей охоты и рыболовства Росохотрыболовсоюза встречал 30-летие"
Без лишней скромности скажу, что наш охотничий коллектив на 80 % состоит из людей, которых в охоту привел я. Только на горные охоты я еду либо один, либо с очень узким кругом друзей. Причина проста: горные охоты не массовые. Немалую роль играет также фактор времени.
Когда я один, стараюсь отстреляться быстро, чтобы вернуться на работу. Когда с кем-то, невольно подстраиваюсь под напарника. Не бросишь же человека в горах, приходится ждать… Конечно, друзья обижаются, говорят: «Нас в охоту привел, а сам стал реже ездить на коллективные охоты!»
Фото из архива Эдуарда Бендерского.
— У Вас есть свое хозяйство. Это некий якорь, который привязывает Вас к месту, или просто дополнительная возможность для охоты?
— К сожалению, я бываю там не так часто, как хотелось бы. Весной и осенью езжу на загонные охоты и зимой с семьей — максимум раза четыре в год. Свое охотхозяйство — это дорогая игрушка, к которой относишься с особым трепетом.
Когда мы взяли хозяйство, то за сезон добывали от одного до трех кабанов. Пока навели порядок, пока организовали правильную биотехнию, прошло несколько лет. Зато зверь появился. В конце сезона охоты на февральских учетах на кормушках в один вечер мы насчитывали до 170 голов кабана. Но чума подкосила нас очень здорово. За одну неделю погибло более трехсот голов.
— А есть идея, как к Вам попала чума?
— С АЧС история, мягко говоря, мутная. Но кабана у нас нет, это факт. Мы после вспышки чумы стали думать: что делать? И решили пойти по пути дичеразведения. Эта проблема стимулировала нас к серьезному шагу. Мы сделали большие инвестиции в выкуп земли, в создание вольерного хозяйства, в посадки нужных сельхозкультур, формирование маточного стада животных, его вакцинацию и т.д.
Сегодня у нас сформированное вольерное хозяйство общей площадью около 800 га. Часть из них предназначена для содержания маточного поголовья, часть — для управления популяцией. У нас есть пятнистый, белохвостый и благородный олень, лань. Мы закупили какое-то количество муфлона, но он нам не подошел. А вот олени очень хорошо плодятся.
— Как у Вас выстроены взаимоотношения с местными охотниками?
— Во-первых, мы создали рабочие места, во-вторых, привлекаем местных жителей на загонные охоты и с удовольствием делимся с ними мясом. Тем, кто хочет охотиться по перу, выдаем путевки. Местных охотников практически не осталось, но тех, кто имеет опыт, как я сказал, мы так или иначе привлекаем к работе в охотничьем хозяйстве.
— Браконьерство есть?
— Было. Но мне кажется, нам удалось навести определенный порядок целым комплексом профилактической работы. А истории были всякие, даже с нападением на нашего егеря как со стороны гражданских лиц, так и со стороны лиц в погонах. И нам приходилось жестко реагировать на происшедшее.
— Вот Вы забрались на вершину где-нибудь в Якутии — почти 3000 метров над уровнем моря. Высмотрели трофейного красавца рогача. И вдруг что-то Вас «клюнуло» в голову. Вы можете отказаться от выстрела?
— Могу. Если вижу, что зверь явно меньше того трофея, который у меня есть или на какой я рассчитываю, я откажусь от выстрела. Чувство меры должно быть присуще каждому человеку. Надо уметь вовремя сказать себе «стоп».
Читайте материал "Уничтожить Росохотрыболовсоюз — значит остаться за забором охоты"
Охотник может считать себя охотником, только когда точно понимает, что можно, а что нельзя. Умеешь себя ограничивать — значит, ты охотник.
Гобийский аргали — один из трех подвидов, обитающих в Монголии. Фото из архива Эдуарда Бендерского.
— Если, приехав гостем на охоту, Вы поймете, что здесь стреляют всё и вся и во все стороны, как Вы себя поведете?
— Вряд ли такая ситуация возможна, так как я давно уже не езжу на охоту с незнакомыми людьми. По целому ряду причин, и прежде всего потому, что не хочу попасть в подобную ситуацию. Охота — отдых. А отдыхать хочется с приятными и понятными тебе людьми. Ведь как поведет себя незнакомый человек с оружием, неизвестно.
Но однозначно считаю, что в похожей ситуации нельзя промолчать, все бросить и уехать домой. Как минимум нужно попросить человека, который пригласил на охоту, успокоить своих гостей. У себя в хозяйстве я не допускаю подобного рода вещей.
— Сейчас, когда нужно уметь быть и политкорректным, и вежливым, Вы остались таким же смелым, каким были, предположим, 30 лет назад?
— С возрастом становишься мудрее и сдержаннее, именно поэтому я сегодня и поступаю иначе, чем в молодости. На то и жизненный опыт, чтобы учиться и делать выводы. Импульсивность — удел молодых.
Мнение, что охота — дело смелых, по-моему, обман. Я бы отнес ее к спортивному времяпрепровождению. Да, горная охота предполагает борьбу с собой, с физическими трудностями и преодолениями, но это не борьба с противником, который может достойно ответить.
У меня в жизни был лишь один случай, когда на охоте нужно было проявить определенную смелость — идти ночью добирать раненого леопарда (это была моя первая охота на него). Я думал, мы дождемся утра, однако пиэйч сказал, что до утра откладывать нельзя, нужно прямо сейчас идти добирать зверя.
Читайте материал "Награды Росохотрыболовсоюза вручили победителям"
Я взял автомат Калашникова, у пиэйча был пистолет. Леопард на нас прыгнул, и я из автомата, а охотник-профессионал из пистолета расстреляли его в прыжке. Зверь замертво упал нам в ноги.
Говорят, в тех краях до сих пор рассказывают эту историю. Трекеры, кстати, отказались с нами идти. Мы были вдвоем с пиэйчем. Это была непростая история.
Фото из архива Эдуарда Бендерского.
— А у Вас не было таких историй с медведем или кабаном?
— Нет, с медведем не было. Был случай, когда раненый кабан напал на нашего друга и распорол ему руку (хорошо, что не вскрыл его, как консервную банку!). Секач этот прятался в снегу, как медведь в берлоге, выскочил из сугроба и напал на охотника, когда тот с товарищем проходил мимо.
Другу повезло. Собака прихватила зверя, тот отвлекся, а товарищ выстрелил. Весу в кабанчике было больше 150 килограммов.
— Как случилось, что Вы попали в РОРС?
— Абсолютная случайность. Меня пригласил Владимир Алексеевич Пехтин. Он был знаком с А.А. Улитиным и как охотник знал проблемы РОРСа. Пехтин предложил мне подумать над тем, чтобы возглавить Ассоциацию.
Сразу я не ответил — для меня это было совершенно из другой жизни. Но подумал, посоветовался с друзьями и принял предложение. Абсолютно не жалею об этом. Надеюсь, что и люди, с которыми я работал, не жалеют.
Нам удалось сохранить Ассоциацию как общественную организацию и сделать так, чтобы она достойно выглядела в современных условиях. Проблемы, конечно, были. Например, здание Ассоциации. Помните, что там было?
С момента прихода я три-четыре месяца вел локальные войны, чтобы вычистить тот клоповник. Пришлось повозиться и навести там элементарный порядок. Прошло десять лет, а порядок сохранился. Все работает, все существует, восстановлен музей, полностью функционирует гостиница. Вся инфраструктура в достойном состоянии. Для людей созданы нормальные рабочие условия.
— А по стране тоже пришлось наводить порядок?
— Где-то да. Безусловно, сделать все я не мог. У каждого есть предел возможностей. В стране только у одного человека нет предела — у президента. Но и его возможности ограничены Законом. А руководителю даже очень большой общественной организации крайне трудно решить все проблемы, которые есть в отрасли.
Ошибочное мнение, что руководство Росохотрыболовсоюза могло совершить какую-то революцию в системе управления охотничьим хозяйством. Конечно же нет! Мы даже не все свои вопросы могли решить.
Читайте материал "Об охотничьем билете и спекуляциях вокруг него"
Ассоциация объединяет юридические лица, поэтому далеко не все инициативы, которые я продвигал, нашли понимание моих коллег. Например, я предлагал внести изменения в Устав и ограничить избрание председателя двумя сроками. Мои коллеги не поддержали это.
Были у меня и другие инициативы (ввести единую цену на путевку, структурировать принятие ключевых решений), но они так и остались инициативами, и я прекрасно понимаю почему. Некоторые областные председатели тормозили развитие своих обществ. Не со всеми удалось расстаться, хотя в ряде субъектов при нашем содействии к руководству пришли новые лица, которые и сейчас успешно работают.
Читайте материал "Большинство лодок с мотором регистрировать нужно"
В целом РОРС — это большой опыт для меня, я ни в коей мере не жалею о годах, проведенных там. Это была часть моей жизни, которой я отдал шесть с половиной лет. Все, что я мог сделать для Ассоциации РОРС, я сделал.
Но увидев предел своих возможностей, честно сказал об этом и ушел, при этом сохранил хорошие отношения со многими областными председателями — они до сих пор мне звонят, и мы периодически встречаемся.
Считаю, что я принял тогда верное решение. Еще один правильный шаг я сделал, пригласив на работу в Москву талантливого человека — Татьяну Арамилеву.
Среднекавказский тур, впервые описанный А.Н. Северцовым, считается переходной морфой от дагестанского к кубанскому туру. Фото из архива Эдуарда Бендерского.
— Вам не кажется, что, имея хороший контакт с Пехтиным, Вы могли бы больше сделать с точки зрения законодательства?
— Пожалуй, мог бы. Чем больше я погружался в работу Ассоциации, тем точнее понимал, что общественное охотпользование было, есть и должно быть. И именно эту форму охотпользования государство должно поощрять. Ведь частным охотпользователям что нужно? Правила игры и чтобы они не менялись. Все остальное они решат сами: найдут силы, средства, инвестиции.
Общественное охотпользование по целому ряду причин не может себе этого позволить. И поэтому государство обязано поддерживать его. Делало ли это наше государство, не уверен. За шесть с половиной лет я видел трех замминистров, и у каждого из них было свое отношение к охоте, к общественному охотпользованию. Далеко не все мыслили, как я, и разделяли мои взгляды.
— После Вашего избрания Ассоциация заключила соглашение с партией «Единая Россия» о стратегическом партнерстве. Не было ли это неким превентивным шагом против создания партии охотников, идея о которой муссировалась в среде охотников?
— Никогда никто из государственных или политических деятелей страны не вели со мной бесед по поводу создания такой партии. Но я слышал эти разговоры. Я никогда не скрывал, что лично Пехтин и «Единая Россия» сыграли ключевую роль в моем появлении в Ассоциации.
Я надеялся, что при такой политической поддержке нам удастся решить проблемы, которые были в отрасли, и прежде всего с точки зрения изменения законодательства. Но система принятия решений в государстве гораздо сложнее, нежели мои отношения с «Единой Россией» или с руководителем фракции.
В этой системе участвует огромное количество людей, порой даже трудно предположить, сколько их напрямую имеет отношение к этому.
Читайте материал "Интервью с президентом РОРС Арамилевой Татьяной Сергеевной"
На мой взгляд, мы смогли сделать многое. По-прежнему считаю, что упразднение охотничьего билета Ассоциации — неправильный шаг. Можно было бы найти какую-то формулу взаимодействия государства и общественных организаций. Но чиновники по каким-то причинам не захотели ее искать. А мы не смогли отстоять свою позицию.
Стало ли для нас катастрофой введение госбилета? Скорее нет, так как те организации, которые имели угодья, реально работали с охотниками, как жили, так и живут. Но с точки зрения статуса — да!
Фото из архива Эдуарда Бендерского.
— Когда Вы столкнулись с жестокой реальностью, у Вас не появилось чувство, что Вас просто «разыграли»?
— Нет, меня никто не разыгрывал. Мы все время находимся в состоянии решения проблем. Это наша работа. Меня она не пугает. Любую проблему можно решить. Не хочу преувеличивать свою роль в жизни Ассоциации, но сегодня я задумываюсь о том, что было бы, если б я туда не пришел или пришел кто-то другой. Не уверен, что Ассоциация вообще бы существовала в том виде, в котором она есть сейчас.
Прежнее руководство находилось в тупике. Не знаю, понимали они это или нет, но куда эти люди могли привести Ассоциацию? На тот момент в организации не было ни адекватного управления, ни финансовой состоятельности, ни нормального контакта с государственными структурами. Уверен, это закончилось бы плохо.
— Вы вошли учредителем в телеканал «Дикий». Для Вас это та же отдушина, что и охота?
— Это чистый бизнес-проект. Мы входили в него с холодным разумом. В этом есть определенный риск. Но мы же соизмеряем цену риска со своими возможностями.
Когда стали появляться тематические каналы про охоту и рыбалку, меня возмущало то количество иностранного контента, который там показывали. Россия — огромная страна, а мы должны смотреть, как американцы или канадцы охотятся в Америке или в Африке. Именно тогда родилась идея создания серии фильмов об охоте в различных регионах России.
Сегодня я понимаю экономику создания телепродукта. Покупка зарубежного контента на порядок дешевле, нежели создание отечественного. Но все же я уверен, что надо показывать нашу охоту, беречь наши традиции.
— Вы уверены, что у телеканала хорошее будущее?
— Мы находимся в конкурентной среде, и это хорошо. Пусть зритель даст свою оценку, мне наш продукт нравится, нам удалось сформировать очень профессиональную команду.
— Вас не тянет вернуться в Туркмению на охоту?
— Тянет, но сейчас там нет охоты. Они запретили всю иностранную охоту. Сегодня просто так в Туркмению попасть невозможно. Очень сложный визовый режим.
— С точки зрения частного охотпользователя законодательная база Вас устраивает?
— Я бы сказал, что да. У нас нет неразрешимых проблем. Мы абсолютно нормально работаем при этих правилах, и я не вижу каких-то серьезных ограничений.
